Великолепная сорокапятитонная конструкция, для которой пришлось укреплять сцену Метрополитен-опера, раскрыла истинный смысл названия компании Робера Лепажа Ex Machina, которая подошла к вагнерианской задаче как инженерной. Платформа, построенная из легкого металла, покрыта специальным слоем, чтобы быть одновременно и площадкой для игры, и экраном. Каждый разворот ее непредвидим, так же как неисчислимо количество комбинаций, которые могут составить двадцать четыре пластины этого трансформера, с легкостью представляющего скалистые горы, из которых появляются гиганты, замок Вотана, где он обитает с семьей, голубой разрез Рейна с играющими русалками, подземелье гнома Альбериха, где рабы заняты ковкой золота Рейна, и впечатляющую «ленту Мебиуса», по которой Вотан и Логе отправляются за волшебным кольцом и шлемом в царство нибелунгов. Интерактивная живая проекция на специально подготовленной поверхности этого инструмента превращает его в партнера, равнопоставленного человеческому актеру-певцу в шедевре Вагнера.
Интерактивность является осязаемым достижением театра последнего времени, однако, в отличие от 70-х годов, когда это слово в основном использовалось для обозначения взаимодействия актера с публикой, в последние годы этот термин приобрел более техногенную окраску, чаще всего обозначая взаимодействие актера с живым сценическим изображением. Эта техника, проводником которой является сам Лепаж (см., например, «Проклятие высокой четкости»), не имеет направленной аналитической цели, проецируя на сцене несфокусированную модель реальности. В «Золоте Рейна», однако, Лепаж развивает ее, заставляя части сценографической машины двигаться, менять форму и взаимодействовать с актерами, и, что наиболее существенно, взаимодействовать с драматической и музыкальной тканью. Если представить зрителя-слушателя оперы путешественником по лабиринту художественного пространства в Линкольн-центре, новая интерактивность Лепажа позволяет этому путешественнику раскрыть более полно возможные пути в опере.
Джеймс Ливайн со оркестром Метрополитен-опера находят в музыке Вагнера идеальное сочетание симфонизма с театральностью. Певцы Брин Терфель (Bryn Terfel) в партии Вотана, Эрик Оуэнс (Eric Owens) в партии Альбериха, Стефани Блайт (Stephanie Blythe) в партии Фрика, Патрисия Бардон (Patricia Bardon) в партии Ерды постигали тайн вагнеровской музыки не только с ее мощными всплесками, но и с неожиданными шепотами.
В этой соизмеримости сценического пространства с музыкой Вагнера рождается образ вневременного человека, говорящего с богами в целостном юном мире Воображаемого.
Певцы прекрасно освоили этот мир острых углов и зияющих пропастей. Персонажи, не без помощи тросов, скользят по вертикальным стенам, или, как богиня Эрна, приказывающая Вотану отдать великанам добытое хитростью кольцо, появляются в одно мгновение из земных недр. Кузница нибелунгов предстает в медных тонах в очередной трансформации платформы, которая до того была грандиозной Эшеровской лестницей или лентой Мебиуса, по которой Вотан и Логе пробирались, как бы в невесомости, в царство нибелунгов. Все здесь не так, как в жизни -- все крупнее, красивее, мощнее. К чести Ливайна, певцы являются ведущими, а не ведомыми.
С приходом на пост генерального менеджера Питера Гелба активное проникновение представителей драмы и кино в оперное пространство стала нормой для театра и знаком по крайней мере двух тенденций: обновления эстетики Метрополитен-опера и привлечения в театр новой публики, для которой важно не столько присутствие того или иного оперного голоса и дирижера, сколько концептуальное и целостное видение классической партитуры. В Метрополитен-опера, как и в других ведущих театрах, экспериментальные спектакли соседствуют в репертуаре с вполне традиционными постановками. Парадокс состоит в том, что хотя Роберу Лепажу удалось рассказать эту Вагнеровскую историю, используя все доступные сегодня выразительные и технологические средства театра, пробивая тотальную неслышимость сегодня, традиционно-настроенная часть публики выражала свое неудовольствие при появлении режиссера.
Несколько десятков лет назад этой оперой в Метрополитен дирижировал Герберт фон Караян. Очевидцам врезалась в память абсолютно черная сцена, Вотан, еле заметный в тусклом луче, а Караян -- на высоком помосте в ярком луче света в белом одеянии. В настоящем «Золоте Рейна» в ярком луче света обнаружил себя и дирижер Джеймс Ливайн, в честь 40 летней деятельности которого на сцене исполнялся национальный гимн. Одарив своего любимца стоячей овацией, публика сама получила в подарок великолепный вид инженерной установки, грандиозность которой была соизмерима только с красотой мерцающих на ее поверхности золотисто-синих вод Рейна, среди которых били хвостами рейнские русалки Воглинда, Вельгунда и Флосхильда.