Свет и темнота, структурированные четырьмя плотными лучами, формируют раму метафизического Сада и обрамляют сценическую площадку. На финале, эти лучи пересекают пространство, намечая участки, на которые будет разбит вишневый сад. Пока гибнущие Раневская и Гаев как будто во сне ждут чуда, сад переходит в чужие руки, маятник справедливости покидает точку равновесия.

Проект «Мост»: «Вишневый сад» Чехова и «Зимняя сказка» Шекспира в адаптациях Тома Стоппарда (Tom Stoppard), в режиссуре Сэма Мендеса и в постоянном актерском составе открылся премьерой своей Чеховской части в Бруклинской академии музыки в Нью-Йорке в январе. Лондонская премьера состоится в мае в «Олд Вике». Смысл проекта «Мост», заявленный его вдохновителями Кевином Спейси (Kevin Spacey, Old Wic) и Сэмом Мендесом, состоит в том, чтобы связать американскую и английскую театральные традиции.

Фотография © 2009 Joan Marcus / BAM

Работа Сэма Мендеса - театрального режиссера стала предметом театральной аналитики, начиная с дебюта с чеховской постановкой 1989-го года. В том «Вишневом саде» Джуди Денч «привнесла в роль рациональное и волевое начало» и осталась в истории своего персонажа как «жесткая Раневская» по свидетельству Эммы Полоцкой («Вишневый Сад». Жизнь во времени»). Двадцать лет спустя, Мендес доверяет эту роль актрисе Шинейд Кьюсак (Sinead Cusack). Любовь Андреевна появляется на сцене с закрытыми глазами, как будто играя в жмурки. Ее нежно-розовое платье с глубоким вырезом перетянуто поясом-корсетом, подчеркивающим изящный силуэт.

Фотография © 2009 Joan Marcus / BAM

Раневская в исполнении Шинейд Кьюсак следует традиции «неутоленных страстей», напоминающей темпераментное исполнение 1928-го года американской актрисы Аллы Назимовой. Этот темперамент оттеняется разглагольствованием Гаева о порочности Раневской, но этому актерски неубедительному персонажу трудно верить. Центр тяжести ответственности за слова перенесена на Лопахина в исполнении Саймона Рассела Била (Simon Russell Beale), который показывает, что может быть великолепен не только в своем традиционном Шекспировском репертуаре. К другим удачам актера относят роль Константина в «Чайке» в начале его карьеры и роль дяди Вани в постановке Мендеса в лондонском театре Донмар-Верхаус.

Фотография © 2009 Joan Marcus / BAM

Адаптация Стоппарда в режиссуре Мендеса состоит в особой расстановке акцентов, прежде всего в партитуре Лопахина, который в этом спектакле очевидно любит Раневскую. Поэтому для него не представляется возможным отнестись к Варе иначе, чем как к доброй девушке-«монашке», к которой даже неловко прикоснуться, чтобы утешить. Его чувство к Раневской не нарушает его трезвую деловую ясность; для него, хоть и «порядочного человека» и интересующегося «смыслом», дело есть дело. Лопахин Саймона Рассела Била не просто овладевает садом, а вытесняет остальных персонажей, следуя логике времени. На миг он отстраняется от этой логики, когда вслед за Раневской, упавшей в отчаянии после торгов на землю, тоже валится на колени.

Фотография © 2009 Joan Marcus / BAM

Линия разорения и распада семейства поддерживается в спектакле предсказуемыми изменениями в сценографии Антони Уорда: ковры, тепло покрывающие все пространство, убраны, открытые слева и справа от сцены анфилады закрыты на ключ и -- на голом полу -- умирает строгий патриарх дома. Нет дома, ушли хозяева — это наглядно показано нелепо-буквальной смертью Фирса (Ричард Истон / Richard Easton).

Фотография © 2009 Joan Marcus / BAM

К финалу спектакля Мендеса возможность чуда постепенно тает на глазах зрителя. Раневская вернется в «лучший город на земле», понимая, однако, что ничего хорошего ее не ждет. Любовь Андреевна в черной дорожной одежде, смирившаяся, делает прощальную и тщетную попытку устроить замужество Вари. Только для Ани (Морвен Кристи / Morven Christe) существует гипотетическая возможность короткого счастья с Петей, потому что Петя в режиссуре Мендеса не «выше любви», а по настоящему романтичен - этому ощущению способствует субтильная красота Итана Хоука (Ethan Hawke). Проблема в том, что и он, и Гаев в исполнении Пола Джессона (Paul Jesson, актер с опытом в Чеховском репертуаре, исполнявший роль Сорина в «Чайке» Штайна), и Варя в исполнении Ребекки Холл (Rebecca Hall, фильм Вуди Аллена «Вики, Кристина, Барселона») пассивно-фактурно присутствуют в спектакле как в некой дымке. Актеры, как и персонажи, кажется, чувствуют себя уютнее, ничего не совершая. Здесь нередко кто-то засыпает, что-то не понимается, или остается неуслышанным. Погруженность в восточную негу прекрасно передана во втором акте, в сцене, когда Раневская возлегает на коврах и подушках, как одалиска.

Фотография © 2009 Joan Marcus / BAM

Как нелепый бал в масках поставлена вечеринка с еврейской музыкой в третьем акте. Раневская, в ярко красном платье, с длинными перчатками и с ленточкой на шее одновременно беспомощна и вызывающа. Когда приходит известие с торгов, она оказывается между лакеем Яшей (Джош Хамилтон / Josh Hamilton) и старым слугой Фирсом (Ричард Истон / Richard Easton). Лопахин грузно садится на стул, установленный на переднем краю сцены, спиной к зрительному залу, Раневская замирает на секунду на месте, опускается на пол. Финал спектакля выстроен логично, но оставляет привкус недостоверности.

В математике существует класс «плохо поставленных» задач -- тех, которые допускают множество сильно различающихся решений. Чеховская драматургия способствует использованию различных решений, но при этом повышает ответственность автора спектакля за наложение строгих ограничений. «Линия живых импульсов» Гротовского, которую Мендес, кажется, старается поставить, используя широкий спектр доступных ему средств, проявляется в спектакле то лучше то хуже, иногда пропадает совсем. Положительное не становится отрицательным, а постоянное и безусловное внезапно утрачивает свою силу.

Фотография © 2009 Joan Marcus / BAM

Как таковой мост между американским и английским театром был наведен до и во время Революции 1776-го года, когда британская армия, оккупировавшая основные города Восточного побережья, считала театр «важнейшим искусством» и проводила регулярные театральные сезоны в Нью-Йорке, Бостоне и Филадельфии. После революции американский театр развивался, используя английский театр как матрицу. В настоящее время обмен обычно происходит на уровне гастролей, или переноса успешных спектаклей из одной страны в другую, как это было совсем недавно с «Берегом утопии» Тома Стоппарда, из которого Мендес заимствует актерский и постановочный состав. Однако, режиссер сделал и свой оригинальный вклад в этот процесс. Очевидна его попытка повысить градус дивергенции и изменить характер обмена, и не только за счет равного разделения ролей между Англией и Северной Америкой.

Американская часть труппы: Джош Хамильтон, Ричард Истон, Итан Хоук. © 2009 Nick Heavican

«Сад» принял на себя «отпечатки всех эстетических эволюций XX века» (Алла Михайлова, «Вишневый сад». 100 лет»), наследовать которым Мендес пытается. От Станиславского перенято стремление к «полножизненному целому» с реальными шумами и звуками. От Стрелера — линия детства с кукольными столиками, стульчиками и шкафчиками (в первом акте Лопахин вынужден сесть на корточки, чтобы говорить с Раневской, и это неудобное положение его грузного тела внушает одновременно и силу его чувств, и невозможность до нее «докричаться»). К Андрею Щербану и его социально-эпичному «Вишневому саду» отсылает решение задника, который поднимается, открывая «народ» в угрожающей статике. О Бруке напоминает сценография, свeденная к минимальному количеству предметов на сцене, а также потертые ковры, вписанные в облупленные стены театра (как в его постановке 1981-го года в парижском театре Les Bouffes du Nord). В театре БАМ в 1988 году Брук ставил «Вишневый сад» как «поэму о жизни и смерти». Ощущение границы между жизнью и смертью пронизывает и спектакль Мендеса. Это ощущение кризиса и смены времен весьма актуально, однако, успех проекта «Мост» в эстетическом измерении пока не очевиден. «Клубок из множества человеческих отношений», как назвал выбранную Чеховскую пьесу Анатолий Эфрос, у Мендеса не завязывается.